Ночной осмотр Бородинского поля произвел на Наполеона ошеломляющее впечатление. Объехав позиции русских, император увидел, что сдвинуть их с места при всех адских усилиях его армии практически не удалось. Впору было спросить самого себя: «Где моя армия, поставившая на колени Европу? Почему все случилось не так, как было задумано?» Хорошо еще, что он устоял перед искушением пустить в ход гвардию — свой последний резерв.
...Когда при Березине карета со всеми вещами и бумагами маршала Бертье попала в руки казаков, то среди разных документов был найден приказ, отданный Наполеоном поздним вечером 26-го. Вот его текст:
«Французы!
Вы разбиты! Вы позволили покрыть себя бесчестьем и позором. Только одною кровью русскою вы можете смыть это пятно! Через два дня я вновь дам сражение, еще более кровопролитное, нежели вчера. Пусть погибнут в нем трусы, я хочу командовать только храбрыми.
Наполеон».
Но это было невозможно. Пороха и пуль у солдат Наполеона оставалось всего на несколько залпов, и пополнить запасы в течение двух дней он никак не смог бы.
…Поначалу французы были настолько измотаны, что даже не преследовали русские полки, отходившие к Можайску. Печать трагизма для русских на этот отход, несомненно, накладывало то обстоятельство, что транспорт для раненых, о котором Кутузов столько раз молил градоначальника Москвы графа Ростопчина, прибыл слишком поздно. Тысячи еще живых, но искалеченных так и остались лежать на Бородинском поле.
Но уже в полдень 27-го маршал Бертье приказал авангарду Мюрата преследовать русских, остановившись в 7 — 8 верстах от Можайска. Поняв, что французы организовали погоню, Кутузов поставил перед казачьим атаманом Платовым задачу: занять позицию перед городом и удержать врага. Но Платову не удалось выполнить задание до конца. А потому из-за скорого отступления из Можайска эвакуация раненых из города была крайне затруднена. Опасение принять навязанный бой в городе заставило русскую армию быстро продолжить марш к Москве. Тяжелораненых, в особенности тех, что с ампутированными ногами, пришлось оставить в Можайске. Француз-офицер Цезарь Ложье отмечал, что «город был буквально запружен ранеными, их было до 10 000». Эта цифра фигурирует и в других документах. И.П. Липранди, настаивая на том, что раненых было все-таки меньше, отмечал: «Они почти все погибли, не только от неимения помощи, но и с голоду, которому подвергались и французы». Жуткая картина предстала перед французом — врачом Де ла Флизом. Он записал, что в поле, примыкавшем в городским садам Можайска, возвышалась пирамида трупов — до 800 тел, — собранных по распоряжению коменданта города для сожжения. «Тут были русские и французы», — утверждал он.
…Между тем Бородинское поле оставалось в том самом виде, каким застала его ночь после битвы. Только стон утих — раненые превратились в мертвых. «В этом могильном запустении лежали трупы, валялись трупы, страшными холмами громоздились трупы», — писал Ф.Глинка.
Боясь по весне вспышки эпидемии, власти решили приступить в расчистке поля. С окрестных деревень собрали крестьян, чтобы решить дело. Однако захоронить закостеневшие, сцепленные друг с другом тела не представлялось возможным. Лишь небольшую часть павших засыпали во рвах укреплений. В основном же рыли котлованы, разводили в них костры и, сгребая мертвых крюками, сжигали их в этих братских могилах. Если верить А.И. Михайловскому-Данилевскому, земля Бородинского поля приняла таким образом тела и пепел 58 521 человека. Лошадиных трупов насчитывалось 34 472.
Когда Наполеон вошел в Москву, то вместо осеннего листопада он вынужден был наблюдать огненный смерч, в котором, заблудившись в лабиринте улиц, он едва не сгорел сам. Солдаты, посылаемые за провиантом в близлежащие деревни, возвращались без оного или не возвращались вовсе. На глазах у императора армия превращалась в скопище мародеров. И что хуже всего, местность вокруг Москвы полностью контролировалась партизанами.
Наполеон чувствовал себя в мышеловке, которая вот-вот захлопнется. 23 сентября он послал главнокомандующему русских войск предложение о перемирии. Письмо заканчивалось таким пассажем: «…молю Всевышнего, чтобы Он хранил вас, князь Кутузов, под Своим священным и благим покровом». В ответ Михаил Илларионович недвусмысленно дал понять, что московскому погорельцу есть смысл просить Всевышнего о чем-либо более насущном… для себя. Перемирия же не будет. Будет война.
Наполеон не мог не понять, что эхо Бородина догонит его везде на этой земле. И Москва была тому лишним доказательством. Покинув столицу, он отступал по разоренной Смоленской дороге.
Бородинское сражение, которое Наполеон назвал «битвой гигантов», осталось в его памяти как нечто роковое, над чем его воинский гений был не властен.
Сосланный на остров Святой Елены, он возвращался памятью к своим пятидесяти баталиям и утверждал, анализируя их ход и итоги: «Самым ужасным было то, которое я дал под Москвою. Французы показали себя в нем достойными одержать победу, а русские стяжали славу быть непобедимыми».
Император французов, а за ним и его соотечественники всегда называли событие 26 августа не иначе как «битвой под Москвой». Слово «Бородино» они так и не выучили. Впрочем, на больших картах мира и нет такого названия…
